За пять минут уж снегом талым
Шинель запорошилась вся.
Он на земле лежит, усталым
Движеньем руку занеся.
Он мертв. Его никто не знает.
Но мы еще на полпути,
И слава мертвых окрыляет
Тех, кто вперед решил идти.
В нас есть суровая свобода:
На слезы обрекая мать,
Бессмертье своего народа
Своею смертью покупать. 1942г.
***
Сигнал тревоги
над страной.
Подкрался враг,
Как вор ночной.
Фашистов черная орда
Не вступит в наши города.
И мы врага отбросим так,
Как наша ненависть крепка,
Что даты нынешних атак
Народ прославит на века.
***
Мы прошли с тобою пол-Европы,
Прошагали в битвах полземли,
Кровью обагренные окопы
Нас хранили,в дружбе берегли.
Бок о бок сражаясь с мерзким гадом,
Погибали верные друзья,
И свистели в воздухе снаряды,
Содрогалась бедная земля..
Там, за нами Родина родная,
Отступать не смели ни на шаг,
Мы Россию грудью защищали,
Был повержен кровожадный враг.
Мы прошли от Волги до Берлина,
Гнали вон фашистскую чуму,
Нашу землю,что,непобедима
Не забрать во веки никому.
(В. Задорожный )
***
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем - так учили нас.
Одним движеньем - только в этом жалость...
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: "Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться - беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки".
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты...
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
***
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать!-- Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
***
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки
1941
***
Приснилось мне, приснилось мне
Как будто я на той войне.
Вдруг вижу – папа молодой,
Тогда еще не папа мой,
Такой смешной, такой худой,
И совершенно не седой.
Среди разрывов и огня
Идет, не зная про меня.
Приснилось мне, приснилось мне,
Я папу видел на войне.
Идет куда-то в сапогах
Не на протезах.
На ногах.
(Петр Давыдов)
Перед войной
Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
Пожгло и уничтожило сады.
И тяжко было сердцу удрученному
Средь буйной видеть зелени иной
Торчащие по-зимнему, по-черному
Деревья, что не ожили весной.
Под их корой, как у бревна отхлупшею,
Виднелся мертвенный коричневый нагар.
И повсеместно избранные, лучшие
Постиг деревья гибельный удар…
Прошли года. Деревья умерщвленные
С нежданной силой ожили опять,
Живые ветки выдали, зеленые…
Прошла война. А ты все плачешь, мать.
***
Баллада о товарище
Вдоль развороченных дорог
И разоренных сел
Мы шли по звездам на восток, –
Товарища я вел.
Он отставал, он кровь терял,
Он пулю нес в груди
И всю дорогу повторял:
– Ты брось меня. Иди…
Наверно, если б ранен был
И шел в степи чужой,
Я точно так бы говорил
И не кривил душой.
А если б он тащил меня,
Товарища-бойца,
Он точно так же, как и я,
Тащил бы до конца…
Мы шли кустами, шли стерней:
В канавке где-нибудь
Ловили воду пятерней,
Чтоб горло обмануть,
О пище что же говорить, –
Не главная беда.
Но как хотелось нам курить!
Курить – вот это да…
Где разживалися огнем,
Мы лист ольховый жгли,
Как в детстве, где-нибудь в ночном,
Когда коней пасли…
Быть может, кто-нибудь иной
Расскажет лучше нас,
Как горько по земле родной
Идти, в ночи таясь.
Как трудно дух бойца беречь,
Чуть что скрываясь в тень.
Чужую, вражью слышать речь
Близ русских деревень.
Как зябко спать в сырой копне
В осенний холод, в дождь,
Спиной к спине – и все ж во сне
Дрожать. Собачья дрожь.
И каждый шорох, каждый хруст
Тревожит твой привал…
Да, я запомнил каждый куст,
Что нам приют давал.
Запомнил каждое крыльцо,
Куда пришлось ступать,
Запомнил женщин всех в лицо,
Как собственную мать.
Они делили с нами хлеб –
Пшеничный ли, ржаной, –
Они нас выводили в степь
Тропинкой потайной.
Им наша боль была больна, –
Своя беда не в счет.
Их было много, но одна…
О ней и речь идет.
– Остался б, – за руку брала
Товарища она, –
Пускай бы рана зажила,
А то в ней смерть видна.
Пойдешь да сляжешь на беду
В пути перед зимой.
Остался б лучше. – Нет, пойду,
Сказал товарищ мой.
– А то побудь. У нас тут глушь,
В тени мой бабий двор.
Случись что, немцы, – муж и муж,
И весь тут разговор.
И хлеба в нынешнем году
Мне не поесть самой,
И сала хватит. – Нет, пойду, –
Вздохнул товарищ мой.
– Ну, что ж, иди… – И стала вдруг
Искать ему белье,
И с сердцем как-то все из рук
Металось у нее.
Гремя, на стол сковороду
Подвинула с золой.
Поели мы. – А все ж пойду, –
Привстал товарищ мой.
Она взглянула на него:
– Прощайте, – говорит, –
Да не подумайте чего… –
Заплакала навзрыд.
На подоконник локотком
Так горько опершись,
Она сидела босиком
На лавке. Хоть вернись.
Переступили мы порог,
Но не забыть уж мне
Ни тех босых сиротских ног,
Ни локтя на окне.
Нет, не казалася дурней
От слез ее краса,
Лишь губы детские полней
Да искристей глаза.
Да горячее кровь лица,
Закрытого рукой.
А как легко сходить с крыльца,
Пусть скажет кто другой…
Обоих жалко было мне,
Но чем тут пособить?
– Хотела долю на войне
Молодка ухватить.
Хотела в собственной избе
Ее к рукам прибрать,
Обмыть, одеть и при себе
Держать – не потерять,
И чуять рядом по ночам, –
Такую вел я речь.
А мой товарищ? Он молчал,
Не поднимая плеч…
Бывают всякие дела, –
Ну, что ж, в конце концов
Ведь нас не женщина ждала,
Ждал фронт своих бойцов.
Мы пробирались по кустам,
Брели, ползли кой-как.
И снег нас в поле не застал,
И не заметил враг.
И рану тяжкую в груди
Осилил спутник мой.
И все, что было позади,
Занесено зимой.
И вот теперь, по всем местам
Печального пути,
В обратный путь досталось нам
С дивизией идти.
Что ж, сердце, вволю постучи, –
Настал и наш черед.
Повозки, пушки, тягачи
И танки – все вперед!
Вперед – погода хороша,
Какая б ни была!
Вперед – дождалася душа
Того, чего ждала!
Вперед дорога – не назад,
Вперед – веселый труд;
Вперед – и плечи не болят,
И сапоги не трут.
И люди, – каждый молодцом, –
Горят: скорее в бой.
Нет, ты назад пройди бойцом,
Вперед пойдет любой.
Привал – приляг. Кто рядом – всяк
Приятель и родня.
Эй ты, земляк, тащи табак!
– Тащу. Давай огня!
Свояк, земляк, дружок, браток,
И все добры, дружны.
Но с кем шагал ты на восток,
То друг иной цены…
И хоть оставила война
Следы свои на всем,
И хоть земля оголена,
Искажена огнем, –
Но все ж знакомые места,
Как будто край родной.
– А где-то здесь деревня та? –
Сказал товарищ мой.
Я промолчал, и он умолк,
Прервался разговор.
А я б и сам добавить мог,
Сказать: – А где тот двор…
Где хата наша и крыльцо
С ведерком на скамье?
И мокрое от слез лицо,
Что снилося и мне?..
Дымком несет в рядах колонн
От кухни полевой.
И вот деревня с двух сторон
Дороги боевой.
Неполный ряд домов-калек,
Покинутых с зимы.
И там на ужин и ночлег
Расположились мы.
И два бойца вокруг глядят,
Деревню узнают,
Где много дней тому назад
Нашли они приют.
Где печь для них, как для родных,
Топили в ночь тайком.
Где, уважая отдых их,
Ходили босиком.
Где ждали их потом с мольбой
И мукой день за днем…
И печь с обрушенной трубой
Теперь на месте том.
Да сорванная, в стороне,
Часть крыши. Бедный хлам.
Да черная вода на дне
Оплывших круглых ям.
Стой! Это было здесь жилье,
Людской отрадный дом.
И здесь мы видели ее,
Ту, что осталась в нем.
И проводила, от лица
Не отнимая рук,
Тебя, защитника, бойца.
Стой! Оглянись вокруг…
Пусть в сердце боль тебе, как нож,
По рукоять войдет.
Стой и гляди! И ты пойдешь
Еще быстрей вперед.
Вперед, за каждый дом родной,
За каждый добрый взгляд,
Что повстречался нам с тобой,
Когда мы шли назад.
И за кусок, и за глоток,
Что женщина дала,
И за любовь ее, браток,
Хоть без поры была.
Вперед – за час прощальный тот,
За память встречи той…
– Вперед, и только, брат, вперед,
Сказал товарищ мой…
Он плакал горестно, солдат,
О девушке своей,
Ни муж, ни брат, ни кум, ни сват
И не любовник ей.
И я тогда подумал: – Пусть,
Ведь мы свои, друзья.
Ведь потому лишь сам держусь,
Что плакать мне нельзя.
А если б я, – случись так вдруг, –
Не удержался здесь,
То удержался б он, мой друг,
На то и дружба есть…
И, постояв еще вдвоем,
Два друга, два бойца,
Мы с ним пошли. И мы идем
На Запад. До конца.
Дом бойца
Столько было за спиною
Городов, местечек, сел,
Что в село свое родное
Не заметил, как вошел.
Не один вошел – со взводом,
Не по улице прямой –
Под огнем, по огородам
Добирается домой…
Кто подумал бы когда-то,
Что достанется бойцу
С заряженною гранатой
К своему ползти крыльцу?
А мечтал он, может статься,
Подойти путем другим,
У окошка постучаться
Жданным гостем, дорогим.
На крылечке том с усмешкой
Притаиться, замереть.
Вот жена впотьмах от спешки
Дверь не может отпереть.
Видно знает, знает, знает,
Кто тут ждет за косяком…
"Что ж ты, милая, родная,
Выбегаешь босиком?..”
И слова, и смех, и слезы –
Все в одно сольется тут.
И к губам, сухим с мороза,
Губы теплые прильнут.
Дети кинутся, обнимут…
Младший здорово подрос…
Нет, не так тебе, родимый,
Заявиться довелось.
Повернулись по-иному
Все надежды, все дела.
На войну ушел из дому,
А война и в дом пришла.
Смерть свистит над головами,
Снег снарядами изрыт.
И жена в холодной яме
Где-нибудь с детьми сидит.
И твоя родная хата,
Где ты жил не первый год,
Под огнем из автоматов
В борозденках держит взвод.
– До какого ж это срока, –
Говорит боец друзьям, –
Поворачиваться боком
Да лежать, да мерзнуть нам?
Это я здесь виноватый,
Хата все-таки моя.
А поэтому, ребята, –
Говорит он, – дайте я…
И к своей избе хозяин,
По-хозяйски строг, суров,
За сугробом подползает
Вдоль плетня и клетки дров.
И лежат, следят ребята:
Вот он снег отгреб рукой,
Вот привстал. В окно – граната,
И гремит разрыв глухой…
И неспешно, деловито
Встал хозяин, вытер пот…
Сизый дым в окне разбитом,
И свободен путь вперед.
Затянул ремень потуже,
Отряхнулся над стеной,
Заглянул в окно снаружи –
И к своим: – Давай за мной…
А когда селенье взяли,
К командиру поскорей:
– Так и так. Теперь нельзя ли
Повидать жену, детей?..
Лейтенант, его ровесник,
Воду пьет из котелка.
– Что ж, поскольку житель местный…-
И мигнул ему слегка. –
Но гляди, справляйся срочно,
Тут походу не конец. –
И с улыбкой: – Это точно, –
Отвечал ему боец…
***
Расул Гамзатов
Нас двадцать миллионов
От неизвестных и до знаменитых,
Сразить которых годы не вольны,
Нас двадцать миллионов незабытых,
Убитых, не вернувшихся с войны.
Нет, не исчезли мы в кромешном дыме,
Где путь, как на вершину, был не прям.
Еще мы женам снимся молодыми,
И мальчиками снимся матерям.
А в День Победы сходим с пьедесталов,
И в окнах свет покуда не погас,
Мы все от рядовых до генералов
Находимся незримо среди вас.
Есть у войны печальный день начальный,
А в этот день вы радостью пьяны.
Бьет колокол над нами поминальный,
И гул венчальный льется с вышины.
Мы не забылись вековыми снами,
И всякий раз у Вечного огня
Вам долг велит советоваться с нами,
Как бы в раздумье головы клоня.
И пусть не покидает вас забота
Знать волю не вернувшихся с войны,
И перед награждением кого-то
И перед осуждением вины.
Все то, что мы в окопах защищали
Иль возвращали, кинувшись в прорыв,
Беречь и защищать вам завещали,
Единственные жизни положив.
Как на медалях, после нас отлитых,
Мы все перед Отечеством равны
Нас двадцать миллионов незабытых,
Убитых, не вернувшихся с войны.
Где в облаках зияет шрам наскальный,
В любом часу от солнца до луны
Бьет колокол над нами поминальный
И гул венчальный льется с вышины.
И хоть списали нас военкоматы,
Но недругу придется взять в расчет,
Что в бой пойдут и мертвые солдаты,
Когда живых тревога призовет.
Будь отвратима, адова година.
Но мы готовы на передовой,
Воскреснув,
вновь погибнуть до едина,
Чтоб не погиб там ни один живой.
И вы должны, о многом беспокоясь,
Пред злом ни шагу не подавшись вспять,
На нашу незапятнанную совесть
Достойное равнение держать.
Живите долго, праведно живите,
Стремясь весь мир к собратству
сопричесть,
И никакой из наций не хулите,
Храня в зените собственную честь.
Каких имен нет на могильных плитах!
Их всех племен оставили сыны.
Нас двадцать миллионов незабытых,
Убитых, не вернувшихся с войны.
Падучих звезд мерцает зов сигнальный,
А ветки ив плакучих склонены.
Бьет колокол над нами поминальный,
И гул венчальный льется с вышины.
АТАКА
Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.
Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало — надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться —
Земля бы крепостью была.
Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.
Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.
Когда осмехя звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжелою походкой
Бежал по снегу напрямик.
Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне!
1942г.
***
Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой…
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой…
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
1941г.
***
СЛАВА
За пять минут уж снегом талым
Шинель запорошилась вся.
Он на земле лежит, усталым
Движеньем руку занеся.
Он мертв. Его никто не знает.
Но мы еще на полпути,
И слава мертвых окрыляет
Тех, кто вперед решил идти.
В нас есть суровая свобода:
На слезы обрекая мать,
Бессмертье своего народа
Своею смертью покупать. 1942г.
***
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: – Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
1941г.
***
БИНТЫ
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем – так учили нас.
Одним движеньем – только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: "Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться – беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки”.
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
***
ТЫ ДОЛЖНА!
Побледнев,
Стиснув зубы до хруста,
От родного окопа
Одна
Ты должна оторваться,
И бруствер
Проскочить под обстрелом
Должна.
Ты должна.
Хоть вернешься едва ли,
Хоть "Не смей!”
Повторяет комбат.
Даже танки
(Они же из стали!)
В трех шагах от окопа
Горят.
Ты должна.
Ведь нельзя притворяться
Перед собой,
Что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно
"Сестрица!”
Кто-то там,
Под обстрелом, кричит…
***
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы – девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты –
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
***
Целовались.
Плакали
И пели.
Шли в штыки.
И прямо на бегу
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
Мама!
Мама!
Я дошла до цели…
Но в степи, на волжском берегу,
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
***
ЗИНКА
Памяти однополчанки – Героя Советского Союза Зины Самсоновой.
Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, сырой земле.
– Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет.
Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счет…
Отогрелись мы еле-еле,
Вдруг нежданный приказ: "Вперед!”
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше,
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку,
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы,
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав,
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
– Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала…
***
Анна Ахматова
КЛЯТВА
И та, что сегодня прощается с милым,-
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
Июль 1941, Ленинград
***
Борис Пастернак
СТРАШНАЯ СКАЗКА
Все переменится вокруг.
Отстроится столица.
Детей разбуженных испуг
Вовеки не простится.
Не сможет позабыться страх,
Изборождавший лица.
Сторицей должен будет враг
За это поплатиться.
Запомнится его обстрел.
Сполна зачтется время,
Когда он делал, что хотел,
Как Ирод в Вифлееме.
Настанет новый, лучший век.
Исчезнут очевидцы.
Мученья маленьких калек
Не смогут позабыться.
1941г
